Неточные совпадения
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко в свое время популярной книги «
Искусство продления
человеческой жизни».] вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном углу стояла сломанная электрическая машина.
— Ничего не знаете! — крикнул Диомидов. — Пророка Еноха почитали бы, у него сказано, что
искусствам дочери
человеческие от падших ангелов научились, а падшие-то ангелы — кто?
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности
человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки,
искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
Обед был хотя и обыкновенный, но все было приготовлено с таким
искусством и с таким глубоким знанием
человеческого желудка, что едва ли оставалось желать чего-нибудь лучшего.
Я не произошел от Руссо, не верю в естественную доброту
человеческой природы, не считаю природу «божественной» и не обоготворяю силу жизни, мне чужда экзальтация эмоциональной жизни, я не признаю абсолютного примата эстетики и
искусства.
«Бертольд, божиею милостию святыя Майнцкия епархии архиепископ, в Германии архиканцлер и курфирст. Хотя для приобретения
человеческого учения чрез божественное печатания
искусство возможно с изобилием и свободнее получать книги, до разных наук касающиеся, но до сведения нашего дошло, что некоторые люди, побуждаемые суетныя славы или богатства желанием,
искусство сие употребляют во зло и данное для научения в житии
человеческом обращают на пагубу и злоречие.
Эта дрянная мельница показалась мне чудом
искусства человеческого.
Пиши: «Он читает на двух языках все, что выходит замечательного по всем отраслям
человеческих знаний, любит
искусства, имеет прекрасную коллекцию картин фламандской школы — это его вкус, часто бывает в театре, но не суетится, не мечется, не ахает, не охает, думая, что это ребячество, что надо воздерживать себя, не навязывать никому своих впечатлений, потому, что до них никому нет надобности.
Но больше всего было натаскивания и возни с тонким
искусством отдания чести. Учились одновременно и во всех длинных коридорах и в бальном (сборном) зале, где стояли портреты выше
человеческого роста императора Николая I и Александра II и были врезаны в мраморные доски золотыми буквами имена и фамилии юнкеров, окончивших училище с полными двенадцатью баллами по всем предметам.
Во все времена и во всех сферах
человеческой деятельности появлялись люди, настолько здоровые и одаренные натурою, что естественные стремления говорили в них чрезвычайно сильно, незаглушаемо — в практической деятельности они часто делались мучениками своих стремлений, но никогда не проходили бесследно, никогда не оставались одинокими, в общественной деятельности они приобретали партию, в чистой науке делали открытия, в
искусствах, в литературе образовали школу.
— То-то, что с этими разговорами как бы вам совсем не оглупеть. И в наше время не бог знает какие разговоры велись, а все-таки…
Человеческое волновало.
Искусство, Гамлет, Мочалов,"башмаков еще не износила"… Выйдешь, бывало, из Британии, а в душе у тебя музыка…
Никакое
искусство и никакая наука в отдельности не в состоянии действовать так сильно и так верно на
человеческую душу, как сцена, и недаром поэтому актер средней величины пользуется в государстве гораздо большею популярностью, чем самый лучший ученый или художник.
Причины пристрастия к
искусству, нами приведенные, заслуживают уважения, потому что они естественны: как человеку не уважать
человеческого труда, как человеку не любить человека, не дорожить произведениями, свидетельствующими об уме и силе человека?
Но эта формальная красота или единство идеи и образа, содержания и формы-не специальная особенность, которая отличала бы
искусство от других отраслей
человеческой деятельности.
Но несправедливо так ограничивать поле
искусства, если под «произведениями
искусства» понимаются «предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к прекрасному» — есть такая степень развития эстетического чувства в народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все предметы
человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
Спешим прибавить, что композитор может в самом деле проникнуться чувством, которое должно выражаться в его произведении; тогда он может написать нечто гораздо высшее не только по внешней красивости, но и по внутреннему достоинству, нежели народная песня; но в таком случае его произведение будет произведением
искусства или «уменья» только с технической стороны, только в том смысле, в котором и все
человеческие произведения, созданные при помощи глубокого изучения, соображений, заботы о том, чтобы «выело как возможно лучше», могут назваться произведениями
искусства.; в сущности же произведение композитора, написанное под преобладающим влиянием непроизвольного чувства, будет создание природы (жизни) вообще, а не
искусства.
Руки
человеческие грубы и в состоянии удовлетворительно сделать только то, для чего не требуется слишком удовлетворительной отделки: «топорная работа» — вот настоящее имя всех пластических
искусств, как скоро сравним их с природою.
Все, что высказывается наукою и
искусством, найдется в жизни, и найдется в полнейшем, совершеннейшем виде, со всеми живыми подробностями, в которых обыкновенно и лежит истинный смысл дела, которые часто не понимаются наукой и
искусством, еще чаще не могут быть ими обняты; в действительной жизни все верно, нет недосмотров, нет односторонней узкости взгляда, которою страждет всякое
человеческое произведение, — как поучение, как наука, жизнь полнее, правдивее, даже художественнее всех творений ученых и поэтов.
Математически строго можно доказать, что произведение
искусства не может сравниться с живым
человеческим лицом по красоте очертаний: известно, что в
искусстве исполнение всегда неизмеримо ниже того идеала, который существует в воображении художника.
Красота формы, состоящая в единстве идеи и образа, общая принадлежность «е только
искусства (в эстетическом смысле слова), но и всякого
человеческого дела, совершенно отлична от идеи прекрасного, как объекта
искусства, как предмета нашей радостной любви в действительном мире.
Мы показали одно из этих отношений, наименее благоприятствующее самостоятельности поэта и нашли, что при нашем воззрении на сущность
искусства художник и в этом положения не теряет существенного характера, принадлежащего не поэту или художнику в частности, а вообще человеку во всей его деятельности, — того существеннейшего
человеческого права и качества, чтобы смотреть на объективную действительность только как на материал, только как на поле своей деятельности, и, пользуясь ею, подчинять ее себе.
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения
человеческой жизни произведения
искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
Греция, умевшая развивать индивидуальности до какой-то художественной оконченности и высоко
человеческой полноты, мало знала в цветущие времена свои ученых в нашем смысле; ее мыслители, ее историки, ее поэты были прежде всего граждане, люди жизни, люди общественного совета, площади, военного стана; оттого это гармонически уравновешенное, прекрасное своим аккордом, многостороннее развитие великих личностей, их науки и
искусства — Сократа, Платона, Эсхила, Ксенофонта и других.
Омакнул в воду губку, прошел ею по нем несколько раз, смыв с него почти всю накопившуюся и набившуюся пыль и грязь, повесил перед собой на стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило, и глаза взглянули на него так, что он, наконец, вздрогнул и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: «Глядит, глядит
человеческими глазами!» Ему пришла вдруг на ум история, слышанная давно им от своего профессора, об одном портрете знаменитого Леонардо да Винчи, над которым великий мастер трудился несколько лет и всё еще почитал его неоконченным и который, по словам Вазари, был, однако же, почтен от всех за совершеннейшее и окончательнейшее произведение
искусства.
Если бы он был знаток
человеческой природы, он прочел бы на нем в одну минуту начало ребяческой страсти к балам, начало тоски и жалоб на длинноту времени до обеда и после обеда, желанья побегать в новом платье на гуляньях, тяжелые следы безучастного прилежания к разным
искусствам, внушаемого матерью для возвышения души и чувств.
Оба они восхищались талантом Гоголя в изображении пошлости
человеческой, его неподражаемым
искусством схватывать вовсе незаметные черты и придавать им такую выпуклость, такую жизнь, такое внутреннее значение, что каждый образ становился живым лицом, совершенно понятным и незабвенным для читателя, восхищались его юмором, комизмом — и только.
Того примиряющего, разрешающего начала, которое так могуче действует в
искусстве, ставя перед вами полного человека и заставляя проглядывать его
человеческую природу сквозь все наплывные мерзости, — этого начала нет никаких следов в изображении личности князя.
И чем же
искусство более возвышается, — описанием ли журчанья ручейков и изложением отношений дола к пригорку или представлением течения жизни
человеческой и столкновения различных начал, различных интересов общественных?
И мы перестаем чувствовать эту свою плотяность, забываем о ней, когда
искусство показывает нам нашу подлинную телесность, нас же самих в достойном образе бытия: божественные изваяния эллинов, запечатлевшие некую правду
человеческого тела, дают это высшее знание о нашей телесности.
Но, конечно, оставаясь свободным от морали,
искусство силою своего влияния содействует общему росту моральности в
человеческой душе.
Здесь говорит уже не
искусство, но та могучая стихия
человеческого духа, которою порождается
искусство, то взывает не виртуоз определенной ars, не профессионал, но артист в духе, художник-человек, осознавший творческую мощь Красоты чрез посредство своего
искусства.
Оно верит в себя, потому что не считает себя пустой забавой или
человеческим измышлением, но знает высшую силу
искусства, и сила эта — Красота.
Врач Эриксимах говорит об Эросе: «На основании медицины, нашего
искусства, думается мне, можно видеть, что Эрос имеет власть не только над душами людей, силою красоты, но силою многого другого и над прочим, как над телами всех животных, так и над произрастающим из земли, словом сказать, над всем существующим (εν πασι τοις ού'σι), что бог этот велик и дивен и имеет влияние над всем (επί παν τείνει) в делах, как божеских, так и
человеческих» (186 а) [Ср.
И первее всего ему надлежит памятовать, что софиургийная задача неразрешима усилиями одного
искусства и
человеческой воли, но предполагает и воздействие благодати Божией.
И вот трагического поэта — это наивысшее, по Ницше, проявление
человеческого «дерзания» и героизма — он ставит теперь рядом с ненавистным теологом, а
искусство его вполне правильно называет наркотическим.
Вокруг
искусства людьми, которые более потребители, чем творцы, создается отвратительная снобическая атмосфера, которая свидетельствует о рабстве человека, об утрате свободы духа вследствие душевных усложнений и уточнений, вследствие найденной возможности жить пассивными отражениями, при сознании большей высоты и значительности этой жизни, чем жизнь обыденных людей,
человеческих масс.
Так в познании, так в
искусстве, так в выработке душевного благородства и культуре
человеческих чувств.
Экономика определяет всю
человеческую жизнь, от нее зависит не только все строение общества, но и вся идеология, вся духовная культура, религия, философия, мораль,
искусство.
Жизнь человечества совершенствуется только вследствие уяснения религиозного сознания (единственного начала, прочно соединяющего людей между собою). Уяснение религиозного сознания людей совершается всеми сторонами духовной деятельности
человеческой. Одна из сторон этой деятельности есть
искусство. Одна из частей
искусства, едва ли не самая влиятельная, есть драма.
И драматическое
искусство, не имея религиозного основания, стало во всех христианских странах все более и более уклоняться от своего высокого назначения и вместо служения богу стало служить толпе (я разумею под толпой не одно простонародье, но большинство людей безнравственных или не нравственных и равнодушных к высшим вопросам жизни
человеческой).
Характерно, что аскет и затворник Феофан, признавший соблазном всю духовную культуру, знание,
искусство, все
человеческое творчество, благословляет занятие торговлей, освящает мещанскую хозяйственность, мещанскую семейственность, и особенно государственную власть, признает священными государственные чины.
Оно обнаруживает себя и в познании, и в
искусстве, и во всем
человеческом творчестве.
Это ведь проблема не одного Микеланджело, это проблема всего
искусства и всей
человеческой культуры.
Философия и наука есть неудача в творческом познании истины;
искусство и литература — неудача в творчестве красоты; семья и половая жизнь — неудача в творчестве любви; мораль и право — неудача в творчестве
человеческих отношений; хозяйство и техника — неудача в творческой власти человека над природой.
История философского самосознания и есть арена борьбы двух устремлений
человеческого духа — к свободе и к необходимости, к творчеству и к приспособлению, к
искусству выходить за пределы данного мира и к науке согласовать себя с данным миром.
Соберите со всего мира весь сор, грязь, отброски, издающие невозможное зловоние, налолните всем этим колоссальный золотой сундук, и все человечество, мимо соборов, монастырей, церквей и часовен, мимо произведений
искусств, мимо гениальных изобретений, мимо наполненных перлами
человеческого ума и знаний книгохранилищ, мимо памятников исторической старины и исторических деятелей, побежит любоваться на этот «золотой сундук», с жадностью и наслаждением вдыхая зараженный вокруг него миазмами воздух.
Глубочайшая революция
человеческого творчества отпечатлевается на мучительных исканиях
искусства.
Мак был мыслитель — его занимали общественные вопросы: он скорбел о
человеческих бедствиях и задумывался над служебными целями
искусства, а Пик смотрел на жизнь в розовые стекла и отрицал в
искусстве все посторонние цели, кроме самой красоты; притом Пик любил и покутить, но только, несмотря на его неразборчивость, он почти никогда не имел удачи, а Мак был само целомудрие и обладал всеми шансами на успехи, но он их не добивался.